Фрагмент из книги «Похищение столицы»
Скопировать книгу…
Пётр Трофимович, известный в своей стране и за рубежом литератор, вёл
подробные описания всех событий, происходящих в его семье. Из этих
заметок он со временем намечал соорудить роман с традиционным названием
«Хроника моей жизни». И сейчас без каких-либо особых намерений вынул из
стола толстую тетрадь, датированную 1972-м годом, раскрыл наугад
страницу, читал:
«С некоторых пор стал замечать основательные перемены во всём укладе
жизни нашей семьи: моя дочь, Вера, меня дичится, редко заходит на оба
этажа башни, в которой я живу, не варит и не подаёт кофе, когда ко мне
заглядывают живущие по соседству братья-писатели или кто приезжает из
Москвы. Жена моя, Нина Николаевна, всё чаще недомогает, лежит на диване у
себя в спальне. А недавно, перед тем как ехать на работу, вызвала
скорую помощь и ей сделали укол от давления. Врач выписал больничный, и
Нина почти две недели не была на службе. В это-то время я и подступился к
ней с вопросом:
– Мне кажется, ты чем-то взволнована. Вот теперь у тебя долго держится давление. Что происходит? Почему ты мне не говоришь?
Нина любит отдыхать в моём кабинете и сейчас сидит у горящего камина и
читает недавно изданную книгу знакомого писателя, которую тот подарил
мне. На заглавном листе под своим портретом автор начертал автограф:
«Дарю тебе своё скромное чириканье, которое ты, скорее всего, едва
расслышишь. Подписывать автограф не стану, потому как для тебя и твоей
биографии моя подпись мало чего скажет».
В этом автографе – весь автор с его лукавством и амбициозным
характером и тайным стремлением намекнуть на свою исключительность. Он
был не столько талантлив, сколько тщеславен; у него хорошо складывалась
карьера: он недавно был назначен заместителем главного редактора
«Огонька» и, может быть, потому позволил себе и эту слишком уж заметную
игру с писателем, которого считал старомодным, не популярным среди
молодёжи и по этой причине не имеющим будущего.
Нина сделала закладку в книге, положила её на полку камина. И долго
не отвечала на мой вопрос. Смотрела перед собой, думала. Потом
повернулась ко мне, тихо сказала:
– Стоит ли тебе обо всём говорить? Ты тоже разволнуешься, перестанешь работать.
– Да уж, спокойствие нашему брату необходимо; сильные мысли не живут в
ералашной голове, а если ты поэт, то рифма и вовсе бежит от психопата.
Недавно мне Володя Фирсов признался: «Стихи не идут, рифма в голову не
лезет». – «Что так?» – спросил я. А он говорит: «Психую много. Да и пить
стал больше. Поэзия, как пчёлы, – пьяных не любит». Ну, признавайся:
чем ты встревожена? Будем тревожиться вместе.
Нина не сразу, но заговорила:
– Верочка нам с тобой сюрприз преподнесла: забеременела. Не знаю, что и делать.
– А и делать ничего не надо: я против абортов, пусть рожает. И
незачем городить из этого проблему, не надо её пилить, журить, упрекать.
Случилось, так случилось. Наше дело – поддержать девочку в её трудном
положении. Ведь ей только в прошлом месяце восемнадцать исполнилось.
Мать должна выносить ребёнка в радости. Вот ты и создавай эту атмосферу
радости.
– А отец ребёнка? Он тебя не интересует? Ты даже не спрашиваешь, кто он и будет ли он ей мужем?
– Чего же тут спрашивать? Надеюсь, ты сама расскажешь.
– Суданец он, иностранный студент, – обожгла Нина нежданной новостью.
– Суданец? Это, как я понимаю, чёрный?
– Ну, не совсем чёрный, однако и не белый. Вроде бы араб он. Одним
словом, студент из Судана. Африканец. Но ты обещай помалкивать. Боится
Верочка твоего гнева. Знает она, как ты относишься к смешанным бракам.
Твой последний роман она, кажется, уж в третий раз перечитывает, а там
ты ворошишь эту проблему.
– Да уж, хорошего тут мало. Но я и в этом случае против аборта.
– Не будет она делать аборта. Оба они хотят ребёнка.
– Так, значит, замуж пойдёт? В Судан поедет?
– До Судана ещё далеко. Ахмет-то её на первом курсе учится, а впереди
ещё пять лет, затем два года практики в больнице. А там у него
аспирантура. Он, видишь ли, профессором хочет стать, студентов у себя на
родине учить.
И потом, помолчав, Нина добавила:
– Ахмет из богатой семьи, у него старший брат какой-то важный
чиновник, часто у нас в России бывает. Торговые договоры заключает.
– Ну, что ж, если у них любовь, так и пусть живут. Приглашай его в
гости, будем знакомиться. Делай вид, что ничего не происходит. По
крайней мере, я эту историю в проблему превращать не собираюсь.
Нина взяла в руки книгу, но читать не торопилась. Смотрела на огонь в камине, думала. Затем заключила:
– Не родная она нам, вот ты так и говоришь.
Я тогда вскинулся:
– Ну, а это уж ты напрасно. Об этом-то как раз и нет моей мысли.
Верочка давно прикипела к сердцу. Зови Ахмета, и пусть они сами решают
свою судьбу. А если и не сладится их союз, горевать не станем. Себе
возьмём парня, воспитывать будем. Только, признаться, не думал я, что
наша Вера, умница и во всяком деле рассудительная, выкинет такой
фортель. Не гадал, не чаял.
– Почему парня? – грустно улыбнулась Нина. – Может, девочка родится.
– Парень будет. Сына Бог не дал, так пусть внук будет.
Пододвинул лист бумаги, давая понять, что говорить об этом больше
нечего. И незачем терзаться, нагонять себе давление. С её-то нервами и
сосудами надо уж давно бы научиться держать удары судьбы и не
расклеиваться. В судьбу, как и в Бога, надо верить».
Трофимыч сунул дневник в стол и склонился над белым листом.
Вера была дочерью младшей сестры Нины. Её мать умерла при родах, а
отец пил, не имел квартиры – вот и пришлось взять к себе племянницу. С
тех пор и росла девочка в их семье. И никто из близких друзей и соседей
не знал, что дочь у них приёмная. Не знала об этом и Вера.
Ахмет и Верочка учились на одном курсе; поначалу суданец ухаживал за
Вериной подружкой Соней, и Вера даже помыслить не могла, что
когда-нибудь станет объектом обожания Ахмета. Она хорошо училась, была
стипендиаткой, но внешне ничем не выделялась. И одета была простенько,
украшений не носила. Она была из разряда девушек, которые не сразу
бросаются в глаза, но если к ним приглядишься, начинают тебя
привораживать. И чем дольше с ней общаешься, слушаешь её и на неё
смотришь, тем больше к ней прикипаешь.
Случай свёл их на узенькой дорожке, по которой они пешком ходили
домой из университета. Вера жила в доме неподалёку от общежития
иностранных студентов, и они каждый день, проводив Соню до метро,
сворачивали на тротуар, по которому через десять-пятнадцать минут пути
оба оказывались у подъездов своих домов. Вначале дружески болтали о том о
сём, и было им весело, легко – ведь их ничто не связывало.
Вера знала, что Ахмет имеет к Соне серьёзные намерения, и та с
радостью предвкушала момент, когда они, поженившись, сядут в самолёт и
помчатся в далёкий Судан, где у Ахмета большая семья, дворец на берегу
Нила и важный брат. Два-три раза в год этот брат приезжал в Москву, и
тогда к университету подкатывал длинный, сверкавший лаком автомобиль с
иностранным флажком и Ахмет с Соней ехали к ней домой. Старшая сестра
Сони жила в Америке, и Соня мечтала куда-нибудь уехать «из этой страны»,
как она звала свою Родину, а потому к Ахмету относилась с нежностью,
считала его подарком судьбы.
Вера иногда спрашивала Ахмета:
– Когда у вас свадьба? Я ещё ни разу не была на свадьбе! Надеюсь, пригласите?
Ахмет называл сроки, но потом стал отодвигать время свадьбы и на
вопросы Веры отвечал сдержанно и будто бы неохотно. Вера заметила это и
перестала спрашивать. Ахмет не торопился идти домой, шёл медленно,
растягивая время общения. Однажды предложил ей зайти в ювелирный магазин
и тут, стоя у прилавка, робко проговорил:
– Хочешь, куплю тебе подарок?
– Подарок? Мне? С какой стати? Ты купи подарок своей невесте. А я помогу тебе выбрать.
Смотрели перстни, броши, серьги, но Ахмет подарка не купил.
– А ты скупой, – сказала Вера.
– Нет, я не скупой. А только подарок Соне покупать не хочу.
Вера пожала плечами, и они вышли из магазина.
1972 год! Теперь двухтысячный. Двойка и три ноля. Три ноля бывают раз
в тысячу лет!.. Кто из сверстников Трофимыча думал дожить до такого
года? Помнил он, как офицеры в перерыве между боями, радуясь, что после
жаркой схватки уцелели, сидели на бруствере окопа и кто-то сказал:
«Интересно будет: если кто-то из нас уцелеет на войне и будет потом жить
этак лет до пятидесяти?..» Дальше такого срока не шли и самые смелые
мечтания. А тут – 2000-й!.. Где-то они теперь, его однополчане? Ведь не
один же он дожил до этих трагических в истории русского народа трех
нолей?..
Нина не дожила. Умерла в декабре 1997-го. Верочка с Ахметом живут в
мире и согласии. У них, как и ожидал Трофимыч, родился мальчик. Они
назвали его не по-русски и не по-судански – Артуром. Он, как и его отец,
закончил аспирантуру и два года работал в Химической лаборатории, но её
закрыли и Артур очутился без работы. Сейчас он в спальне, прилегающей к
кабинету Трофимыча, и вот уже трое суток из неё не выходит. Пережил
жесточайший стресс и теперь никак не может оправиться. Вместе с одним
бедствующим поэтом, живущим неподалёку, они подрядились отделать под
европейский стиль три комнаты в трёхэтажном особняке, приобретённом
недавно армянами. Трудились два месяца, а когда пришло время сдавать
работу и получать деньги, хозяин с холёной и наглой физиономией стал
кричать:
– Это работа – да? Вы называете это работой?.. Я прикажу всё
переделать! А вы скажите спасибо, что я не беру с вас штраф!..
Убирайтесь отсюда!
– Но вы же ничего нам не говорили, – возразил поэт. – Видели, как мы отделали одну комнату, другую и – молчали.
– Убирайтесь! – заорал хозяин. И толкнул поэта.
Но поэт размахнулся и ударил его по уху, – да так, что тот свалился.
Набежала охрана, русские здоровенные парни, и стали избивать своих
собратьев. Двое били Артура, а толстая как бочка хозяйка кричала:
– Бейте, бейте их, но не до смерти! – отвечать придётся.
Из других комнат выбежала старуха, и тоже толстая. Эта вопила:
– Турка бейте, турка. Такой меня в Армении ножом резал!
Поэту сломали ключицу, ударили ботинком в низ живота. Артур оттащил
его на дорогу, и железная калитка усадьбы, щёлкнув замками,
захлопнулась. Артур отвёз товарища в больницу. Вернувшись домой,
поднялся в кабинет деда, сказал:
– Позволь мне полежать у тебя в спальне. И никому не говори, что я тут.
– Пожалуйста, но что с тобой? Ты весь в синяках.
– Ничего, протру лицо спиртом – пройдёт.
– Ты с кем-то подрался?
Артур опустил глаза и долго сидел молча.
– Армяне так заплатили за работу. Должны нам по пять тысяч долларов, а мы получили – вот...
Артур тронул лицо рукой.
– Поэта в больницу отвёз.
Трофимыч поднялся из-за стола:
– Это никуда не годится. Надо принять меры!
Артур согласился:
– Надо, конечно, но какие? У них деньги, охрана, милиция и
прокурор... – все куплены. Ты же знаешь: они рынки контролируют. Мафия!
Трофимыч вернулся на место, задумался. А внук спокойно проговорил:
– Скверная история, ну, зато я урок получил. Ты знаешь, как я страдал
и возмущался, когда милиция, принимая меня за кавказца, по десять раз
на день проверяла документы. Я из-за этого в Судан собирался ехать или в
Америку, а теперь... вдруг понял, как права милиция. И вовсе не осуждаю
русских. Грузин этих, армян и прочих азиков не только проверять, а и
гнать из Москвы в шею надо. А что милиция под горячую руку меня с ними
путает – что же делать, если на них похожим уродился; готов и
пострадать, но только чтоб их не было в нашей столице. Я-то москвич и у
меня кроме Москвы другого города нет, а у них Ереван есть, и Баку,
Тбилиси. Пускай дома живут.
Артур говорил тихо, но душа его чуть не плакала от обиды. И дед услышал боль его сердца. Тихо заговорил:
– Ладно, сынок. Из-за денег не убивайся. Такой вот они народец.
Впредь умнее будешь, деньги с них вперёд надо брать и работу по частям
сдавать, и под расписку. А сейчас ты иди и отсыпайся. И не рви душу. В
жизни бывает всякое. Я на войне пять раз был ранен, а видишь: живу и
тружусь до сих пор. И денег за свои книги совсем не получаю. Демократы
голодом решили извести русских писателей, а мы не сдаёмся. Надо учиться
держать удары судьбы. И из каждой свары выходить повзрослевшим и
сильным. Иди, сынок, отдыхай.
Трофимыч любил внука, видел в нём осуществлённую мечту иметь сына, и
Артур платил ему нежным сыновним чувством. Подошёл к деду, обнял его и,
прижав к себе седую голову, долго стоял так. Потом отправился в спальню.
Была средина мая, яблони накрыли сад белым облаком, в рост пошёл
картофель, вокруг бассейна и у бани сочно зеленели молодые побеги
крапивы. Трофимыч работал, Артур лежал у него в спальне. К отцу зашла
Верочка. Одета во всё самое лучшее, глаза блестели каким-то внутренним
возбуждением, на щеках румянец.
– Через два часа к нам приедут гости!
Отец поднял на неё усталые глаза:
– Я никого не звал; видно, приедут твои гости?
– Да, будет брат Ахмета и с ним ещё какой-то олигарх.
Вера пошла вниз, а Трофимыч вспомнил вчерашний разговор с внуком. Артур сказал:
– Я всё время думаю, как им отомстить.
Трофимыч посоветовал:
– Я тоже думал об этом, но потом решил подождать немного. Время
действий не пришло; народ оболванен и усыплён телевизионным вороньём. В
этом сатанинском ящике сидят те же инородцы, но только злее и коварнее.
Простой русский человек их ещё не знает. Не видит он даже и того, что
Москву у него отнимают. Где-то я читал: в Москве и Подмосковье одних
только кавказцев полтора миллиона живёт. Питер тоже наполовину заселили,
а теперь и на всю нашу землю замахнулись. Людям всё чаще является мысль
о войне. Без войны нам не очиститься, не прозреть. И войн, как я думаю,
будет много. В том числе и с американцами. Они точат нож и скоро на нас
полезут. Им неймётся учинить на русской земле Большую Югославию. И,
видит Бог, многое у нас им удастся порушить. Может случиться такой
армагеддон, какого свет не видел.
Но ум американцев слаб, они не могут просчитывать дальние результаты.
А там, вдалеке, за пожарами войн и разрушений, виден зверь, который им
сломает шею. Зверь этот: дух славян! Бомбы, падавшие на Югославию, не
разбудили этот дух, но первая ракета, запущенная на города Белоруссии
или России, вздыбит славянскую ненависть; русич заревёт, как раненый
медведь, и почнёт крушить всё на своём пути. Вот тогда твои обидчики и
всё торгашеское комарьё, вьющееся на рынках и сдирающее с нас кожу, не
успеют добежать до вокзалов и аэропортов. Вместе с ними пойдут на распыл
и все те, кто ныне, словно жадные крысы, ползают по кабинетам и залам
Кремля. В одночасье нам ответят все, кто разрушал Россию. И, как сказал
один их же человек, возмездие настигнет и в туалете. Вот к такому
времени и копи силы.
Артур задумался. Потом сказал:
– Ты, дедушка, говоришь как русский. А во мне течёт кровь и арабская;
они, арабы, устроены иначе. У нас месть на первом месте. Если ты меня
обидел, да ещё до крови, я должен тоже пролить кровь. До тех пор мне
жизни спокойной не будет.
С минуту молчали. Паузу прервал Артур:
– Но скажи мне, дедушка: так ли уж сильно я похож на кавказца? Ведь если я на них похож, как жить мне в России?
– Кавказцы разные бывают – есть и рыжие, и курносые, но что цветом
они, как ты, немножко шоколадные – это уж точно. И кудряшки у них, как у
тебя, часто встречаются. Но, конечно, ты русский и по внешнему виду. А
если у тебя есть что-то и от араба, то их, арабов, у нас уважают.
Русский человек и вообще-то уважает всех, кто ему не вредит. А ваш брат,
арабы, народ честный, смирный и покладистый. С вами легко жить. Мы
потому всё время к арабам тянемся, да и арабы нас за друзей признают.
Так что тебе, вроде, беспокоиться не о чём. И обидчикам своим мстить
погоди. Мать тебе славянскую кровь дала. Душа у тебя русская. И талантом
Бог не обидел. Не случись в России этой проклятой перестройки, быть бы
тебе большим учёным, наследником Павлова. Но так уж у нас, русских, на
роду написано: то песнями звенит наша жизнь, а то вот как теперь: черти в
Кремле поселились, и радость у нас отняли. Я иногда думаю: может, Бог
наказывает нас, русских, как нашкодивших мальчишек за то, что род свой
забывать начинаем?
Артур присел к углу стола, в раздумье заговорил:
– Я, дедушка, сильно страдал, когда милиция в городе останавливала
меня. Иногда готов был расплакаться от обиды. Я ведь русский, чувствую
себя глубоко русским, – оттого и с отцом в Судане не захотел жить. Но
теперь я словно заново на свет родился. Думаю: пусть проверяют! Пусть
они чаще проверяют. Не буду обижаться.
– Так ты не поедешь с отцом в Судан? А я, грешным делом, подумал, что после этого случая...
– Нет, дедушка! Россия – моя Родина. Я, как и ты, русский и останусь им навсегда.
– Но если так – я вот чего тебе скажу: не впускай в душу слишком
много ненависти. Кавказцы не всегда такими были, да и не все они в
торговлю к нам ударились. Большинство-то живут у себя дома, и, как я
вон, в огороде копаются. А во время войны у меня на батарее были они,
кавказцы, и как все воевали. Это теперь демократы в них беса разбудили,
зверем смотрят на нас, русских, а чего воззрились, непонятно. Ведь все
они в разное время Христом Богом просились к нам, в Россию, на коленях
перед русским царём стояли. И будет ещё время, когда вновь запросятся.
Сами-то они всё время чего-то делят, друг на друга нож точат. Они только
с нами, русскими, и уживаться могут, а потому что русский человек
великую душу имеет. Достоевский эту душу мировой назвал…
Скопировать книгу…
Приобрести все изданные
книги И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу: 194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.
Новости
Ещё одна захватывающая книга, рассказывающая о начальном периоде
перестройки-перестрелки в России. Необычный сюжет, неподдельное
мастерство и высокая культура изложения материала неизбежно делают эту
книгу любимицей читателей...
Комментариев нет:
Отправить комментарий