Анонимное интервью с лейтенантом полиции
«Довольных среди нас нет. Ни одного»
Автор – Артур Соломонов
Ольга стояла в оцеплении на
«Марше миллионов» 6 мая.
Она долго отказывалась от интервью, утверждая, что это всё равно ничего
не изменит – ни в отношениях власти и полиции, ни в отношениях полиции и
граждан. В итоге она согласилась на разговор при условии анонимности.
Ольга рассказала, за что её сослуживцы не любят ни
власть, ни
оппозицию, и по какой причине она и её коллеги
верят теперь только Богу.
– Как вы считаете, реакция ОМОНа на действия протестующих была адекватной?
– Нет. Реакция была неадекватной. Но ОМОН не сам принимает такие
решения. У нас есть начальство – попробуй откажись, попробуй не сделай. Я
знаю, что сами бойцы так жёстко действовать не хотели. 6 мая я какое-то
время была в оцеплении на улице, а потом составляла протоколы,
оформляла задержания. Иногда я и сама задерживаю, конечно. Но мы
задерживаем выборочно: в нашем округе очень верующий генерал, и его
политика –
нормальных людей не трогать.
– То есть 6 мая вы брали исключительно ненормальных?
– В моём понимании ненормальный человек – это в хлам пьяный,
обколотый наркотиками или тот, который учиняет массовую драку или
провоцирует граждан и ОМОН на агрессивные действия. 6 мая ко мне
приводили только таких. Вообще, в этот день так накалилась атмосфера,
что невозможно было предсказать, чем всё кончится. И нас, женщин,
попросили выйти из оцепления ещё до начала демонстрации.
– Как вы поняли, что будут беспорядки?
– У нас своя разведка. И нам донесли, что собираются скинхеды,
националисты, анархисты, сказали, в каких переулках это происходит.
Сказали, что есть группы людей, настроенных агрессивно. Среди тех, кого я
оформляла 6 мая, я видела очень много неадекватных людей. Я не приняла
ни одного человека, которого не за что было принимать.
Вообще, кроме тех, кто выходит на митинги, потому что действительно болеет за страну, среди протестующих очень много
неадекватных людей. Вот, например,
Удальцов,
по-моему, человек больной. Я понимаю, конечно, что он за Россию, что он
идейный, но если бы вы видели, как он ведёт себя в участке! Я его
видела ещё до 6 мая, когда его привели к нам оформляться. Он кричал,
смеялся, плакал, прыгал на месте, махал руками, снимал с себя майку,
крутил ей над головой… Нас было восемь человек: полицейские, юристы, наш
начальник, и мы просто
не знали, что с ним делать. При этом я, конечно, не стану отрицать, что он очень хороший психолог. Он людей видит насквозь.
– Как вы относитесь к самим протестам, к их целям?
– Отрицательно.
– То есть вам всё, что происходит в стране, нравится?
Совершенно не нравится! Ни мне, и ни одному моему коллеге.
Путин нас обманул. Он обещал одну зарплату, а дал другую. И не только из-за этого он не устраивает нас – нам не нравится
ни он, ни его политика.
Среди нас нет довольных. Ни одного. Но я не понимаю, как эти митинги
могут изменить ситуацию. Если мы не идём на митинг в усиление, нас
увольняют. Перед 6 мая у нас один парень встал на разводе и сказал: «Я
не пойду. Мне за это не платят. И я не хочу вязать простых граждан».
Его уволили через два часа! На
эти митинги у нас вообще никто идти не хочет, потому что нам за это не
доплачивают. Стоишь там до 12 ночи, тебя оскорбляют или пытаются
применить насилие, а когда всё кончится, даже транспорт до дома тебе
никто не организует. На обеспечение правопорядка во время митингов
выделяется
одно количество денег, а до сотрудников доходит совсем
другое.
– В день инаугурации Путина ОМОН хватал людей просто за то, что они носили белые ленты. Как вы к этому относитесь?
– Отрицательно. Но ОМОНу, насколько я знаю, было дано указание
изолировать «белоленточников» и их противников друг от друга. Потому что
опасались массовых драк.
– То есть, это было сделано ради безопасности протестующих?
– В определённом смысле да. Потому что прогнозировались массовые беспорядки в период после 6 мая.
– У полицейских есть чувство отчуждённости от граждан?
– Да.
– Это плохо?
– Наверное, это не хорошо и не плохо. Это никак.
– Здесь может что-то измениться?
– Я мало верю, что отношение людей к полиции изменится. Вот ко мне на
день рождения приехал целый автобус коллег в форме. Они встали у дверей
и пели
Happy birthday. Вышла соседка и говорит: «Сколько
придурков, да в одном-то месте…» Если я иду по улице в форме, иногда
начинают свистеть, махать руками… Но если на всех дураков внимание
обращать, придётся очень много обижаться. А настрой должен быть
позитивным…
– А есть чувство отчуждённости от власти?
– Да, есть, и это уже плохо. Потому что она нас не слышит. При этом, если мы видим выступающих против
власти,
мы их задерживаем. Недавно у метро «Студенческая» собрались люди, стали
что-то кричать против правительства и президента. Мы их забрали,
оформили и отпустили. Никаких штрафов, просто провели беседу, что не
надо кричать, не надо плакатов, не надо лозунгов.
– Человек может сказать, что он против власти?
– Может, конечно. Его право.
– А почему не надо плакатов?
– Не знаю. (Смеется.)
– То есть вы проводите беседу о том, что нельзя высказывать своё
мнение с помощью плакатов и лозунгов, а на самом деле думаете, что это
делать можно?
– Мало ли что я думаю? Я на работе.
– Что изменила реформа милиции?
– Просто поменяли нам название и потратили на это большие деньги. Мы все смеялись над этим.
– Как вы относитесь к Нургалиеву?
– Мы к нему относимся плохо, потому что он ничего хорошего нам не
сделал. Пустое место в правительстве был Нургалиев. Благодаря ему, у нас
даже форма была плохая. Например, на мой нестандартный рост и на фигуру
получить на складе бесплатную форму было невозможно. Мне приходилось
шить себе форму на заказ за свои деньги! При Нургалиеве у меня была
зарплата 22 тысячи 400 рублей. А мы нередко работали
с семи утра до одиннадцати, а то и до двенадцати ночи.
– А сейчас вы сколько зарабатываете?
– 43 700. Кажется, это уже прилично. Но подумайте: мне могут дать по
голове на любом митинге, я могу, когда выезжаю по обычному вызову,
получить пулю.
Я рискую своей жизнью за 43 тысячи 700 рублей.
– Почему вы выбрали профессию полицейского?
– Я по образованию детский врач. Я работала в рекламном агентстве. Но
мне чего-то не хватало, и я пошла в милицию. На мой взгляд, это мир
людей, в котором нет места слабости. Наши начальники – это люди, с
которых действительно можно брать пример. Мой непосредственный
руководитель несколько раз воевал в Чечне. И когда он об этом
рассказывает, я не понимаю, как это можно пережить и не сломаться или не
свихнуться. Но он смог. И мне нравится, что у нас никак по-особому не
относятся к женщинам.
Я такой же солдат, как и все.
– Но вы, конечно, знаете, что общество относится к полиции как к
некой полукриминальной организации, которая решает за счёт граждан свои
проблемы.
– Да. И знаю, почему. Пять лет назад моя зарплата в милиции была
что-то около тринадцати тысяч рублей в месяц. Вы представляете, как на
эти деньги можно прожить? Я вам расскажу, как мы выкручивались. Так
сказать, история моей первой взятки.
У нас был экипаж: я и двое сотрудников. Мы патрулировали территорию.
Идём мы как-то и видим группу кавказцев, которые, не видя нас, подходят к
бабушке и начинают вырывать у неё сумку. Естественно, мы бежим к ним.
После того как наши ребята их побили, мы посовещались и решили их
отпустить, если они дадут нам денег. Они дали. Мы их отпустили. Так мы
зарабатывали. И это всего пять лет назад, когда в стране было так много
денег!
А несколько лет назад пришёл указ Нургалиева: численность полков
увеличить с 300 до 750 человек. И в полицию стали набирать всех.
Буквально с улицы. У нас в полку был даже один такой, который по-русски
не говорил. Так люди с улицы становились полицейскими. Они ездили по
территории в форме, брали взятки, во всё вмешивались…
– Им выдавали оружие?
– Нет, до этого не дошло. Мы отчёты сдали и стали их увольнять.
– Полицейские относятся друг к другу с уважением?
– Мы друг друга уважаем, да.
– А ежедневные взятки не подрывали ваше уважение друг к другу?
– Мы никогда об этом не говорим. Сейчас мы взяток берём меньше. Стало
жалко бабушек и даже этих нерусских дворников. И платить нам стали
больше. Не совсем же мы звери… Вот если передо мной посадили бы
бизнесмена, который украл у государства миллионы долларов, я, может, и
взяла бы с него сто тысяч взятки. Это ведь очень важный момент: с кого
ты берёшь.
– А громкие скандалы и преступления полиции ваши коллеги
обсуждают? Вот, например, в Казани над человеком полицейские издевались с
помощью бутылки шампанского и в итоге убили его.
– Нет, не обсуждаем. У нас бурные обсуждения бывают редко, если
только с нашими сотрудниками происходит что-то из ряда вон выходящее. У
нас нет задушевных разговоров. У нас даже праздники проходят в молчании.
Тост – и тишина.
– Сейчас в СМИ очень много говорят о продажности корпуса судей. Что думают об этом ваши коллеги?
– Мы больше обсуждаем прокуратуру и Следственный комитет. Вот там
действительно продажные люди сидят. У нас был начальник
оперативно-розыскной части, который ни разу не был замечен во взятках.
Он слишком глубоко влез в дела игорного бизнеса: подпольное казино
обнаружил и
завёл дело на хозяина. И вот эфэсбэшники
находят на заднем сиденье его машины конверт с деньгами. А он понятия не
имеет, что это и откуда. И всё, завели на него дело. Мы стали искать
выходы на прокуратуру, чтобы понять, кому заплатить, потому что иначе
ему ни за что сидеть девять лет. И выяснили, что закрыть это дело стоит
три миллиона рублей. Вот вам Следственный комитет! Вот
прокуратура! Они берут со своих же!
– Если вы не можете проводить настоящих расследований, знаете,
что почти любая инициатива может быть наказана, в чём тогда смысл вашей
работы?
– Мы ждём, что всё изменится. Не может так дальше быть.
Должно же что-то произойти, в конце концов! В последние два года я и мои коллеги, все до одного, решили верить в Бога. Мы ходим в
церковь,
молимся, вызываем священника освятить наши квартиры, кабинеты. Мы ходим
на покаяние, на причастие, на службы и все постимся. Стараемся всё это
делать искренне, стать чище, лучше. Не из-за денег. Ради самих себя.
– И что изменилось в вашей жизни, когда вы стали поститься и посещать службы?
– Совесть перестала мучить. Конечно, не совсем перестала, но хоть не так, как раньше.
– А раньше она из-за чего мучила?
– Из-за бездействия. Когда видишь что-то и не делаешь, потому что,
либо ты боишься, либо не хочешь, либо такое злое равнодушие у тебя: не
платят мне деньги – и плевать мне на людей, пусть хоть перебьют друг
друга.
– Кем вы всё-таки больше недовольны: теми, кто протестует, или теми, кто при власти?
– Теми, кто при
власти. Если бы они вели себя правильно, не было бы тех, кто протестует.
– Вы выражаете своё мнение или общее?
– Общее. Есть, конечно, у нас люди, которым всё равно. Но многие
говорят о протестах и о том, что мы недовольны ситуацией. Но никогда не
говорят об этом, если соберутся вместе больше двух-трёх человек.
Мы все друг друга боимся. У нас в полиции нет
сплочённости. У меня только два друга, с которыми я разговариваю
откровенно. А так чтобы в компании делиться мыслями... А вдруг кто
пойдёт к генералу и стукнет? Если я попаду в переделку, мне будет идти
некуда. И помощи мне просить будет не у кого.
Как только с кем-то происходит беда,
все отворачиваются. На этом всё и строится. Вот у моего приятеля, который расследовал дела с игорным бизнесом, у него была куча друзей – от него
отвернулись все. В один момент. Я ему говорю: а друзья твои, где они? А он: их больше нет. У нас так.
Мы все поодиночке на что-то надеемся, но как только дело доходит до
чего-то серьёзного, никто не встанет стеной, чтобы чего-то добиться или
кого-то отстоять,
никто и никогда не будет спорить с руководством.
Нас надо додавить до такой степени, чтобы мы пошли на конфронтацию с
начальством! У меня терпение ещё не кончилось. Я готова терпеть.
Источник
Новости
Эта сионистская власть ненавистна в первую очередь тем, что десятки лет
принуждает людей преступать Закон, т.е. становиться преступниками!
Нищенские зарплаты в СССР и России вводились не просто так. Это делается
специально...
Комментариев нет:
Отправить комментарий