Фрагмент из книги «Баронесса Настя»
Скопировать книгу…
Лётчик-инструктор Чудайкин накануне полёта обходил строй курсантов
своей группы. Напротив Пряхина замедлил шаг. Курсант этот выделялся
среди товарищей своим хилым несолидным видом. Не сказать, что он был мал
ростом или какой дефект имел, – такого бы в училище не взяли, – но вся
его фигура как бы говорила: растёт парень, ещё в тело не вошёл. «Сколько
ему лет?» – думал инструктор. И хотел было спросить об этом, но спросил
о другом:
– Вы здоровы, Пряхин?
– Есть, товарищ лейтенант! Здоров!
– Странно вы отвечаете: «Есть... здоров...» В этом случае вы должны сказать: «Здоров, товарищ лейтенант».
– Есть, товарищ лейтенант!
Чудайкин качнул головой, улыбнулся и пошёл дальше. Курсанты любили
инструктора, он для них был командиром и отцом, и, главное, превосходным
лётчиком, которому они все подражали. Одет он был во всё новое,
пахнущее улицей и домашним уютом. Серая гимнастёрка искрилась едва
заметной серебряной вязью, в голубых петлицах неярко алели по два
густовишнёвых кубика. На рукавах золотом расписаны крылья самолёта –
эмблемы военной авиации. Тёмно-синие галифе широко и кокетливо нависали
над зеркально блестевшими хромовыми сапогами. В довоенное время форма
лётчиков манила мальчишек, они грезили ею и, едва закончив школу, валом
валили в авиацию. А тут ещё лозунг везде был развешен: «Молодёжь – на
самолёты!»
Подходя к курсанту и чуть склоняясь к нему, лейтенант улыбался, – он и
всегда улыбался, словно и сам вид неоперившихся юнцов непроизвольно
вызывал у него эту добродушную улыбку. Никто из курсантов не знал, что
поначалу, получив назначение в авиаучилище, он оскорбился: как это его,
такого хорошего лётчика, и не послали в строевую часть, где были новые
скоростные самолёты, а направили в школу летать на фанерных бипланах и
учить юнцов вроде этого... Пряхина. Но потом он привык к курсантам,
полюбил их и был доволен своей судьбой.
Инструктор шёл вдоль строя и весёлое настроение всё больше овладевало
им. На правом фланге стояли рослые статные парни – Воронцов и Пивень.
Он с удовольствием их оглядывал, вспоминал, кто из них и как действовал в
последнем полёте, – как ориентировались на маршруте, как стреляли из
пулемёта, выводили самолёт на бомбометание и как бомбили. Первым в строю
стоял самый высокий, аккуратный и красивый Воронцов.
– Сегодня полетим с бомбами.
– Будем бомбить! – радостно ответил Воронцов. И нетерпеливо повёл
плечом, словно бы хотел выйти из строя и показать себя товарищам.
Воронцов нагловат, на губах улыбка, а в глазах гуляют озорные
зайчики. Радом с ним – Пивень, этот – иное дело: держится скромно,
смущается, – есть что-то девичье в его мягком сероглазом лице. Чудайкин
обращается к Пивню:
– В малый круг будем бомбы класть, али как?
Пивень пожимает плечами, а за него отвечает Воронцов:
– В крест положим. Ударим по центру!
По рядам лёгким ветерком прокатывается смешок. Полигон расчерчен
двумя кругами – большим и малым, а в центре малого круга – крест из
линий по десять метров каждая. И уж в месте пересечения линий – бетонный
столбик. С высоты полёта его не видно, однако в сетке прицела он
заметен. Каждый целится в него, но за годы существования училища в
столбик никто не попадал. И в малый круг попадают редкие, – надо быть
снайпером бомбометания. Осмотрев курсантов, поговорив с ними, инструктор
приказал разойтись. Проходившего мимо Пряхина спросил:
– А вы... готовы?
– Как все, товарищ лейтенант!
Он вспомнил полёты с Пряхиным: пилотирует тот прилично, быстро читает
карту, и если инструктор в воздухе покажет рукой на село, Пряхин
мгновенно называет его и говорит, сколько до него километров от
аэродрома. «Память цепкая», – думает лейтенант, и успокаивается. Для
лётчика – это главное. Не дай бог в воздухе начнёт путать названия сёл,
ориентиров. В то довоенное время приборов в кабине было мало. Выручала
память, умение лётчика быстро и точно определять место и положение
самолёта. Но особенно силён Пряхин в стрельбе из пулемёта и в воздушном
бою. Тут он сущий дьявол, – где только чего берётся. Чудайкин вновь
оглядел курсанта, подумал с жалостью: «Скоро выпуск... Как ему доверить
самолёт? Окрепнуть бы парню малость...»
В день полётов курсантов поднимали в половине третьего, ещё ночью, и
ребята, едва разодрав веки, почти в потёмках при тусклой лампочке
навёртывали портянки, наощупь искали сапоги. И строились у казармы,
прислонясь спиной к стене. И тут хотя бы ещё минуту старались доспать.
Пряхин стоял на правом фланге сзади Петрунина – крепкого в плечах, с
пухлыми, почти детскими губами курсанта. Шли в столовую, наспех съедали
большую порцию жирного матросского плова и выпивали по два и по три
стакана какао. В обыкновенные дни пища была разнообразной, с салатами,
кусочками красной и белой рыбы, но в дни полётные давали плов и какао.
В три утра, когда на небе ещё весело сияли звёзды, но в воздухе уже
слышалась рассветная прохлада, и со стороны Большого Кавказского хребта
тянул наполненный запахами снега ветерок, они выезжали на аэродром.
Расчехляли самолёты, проверяли приборы, вооружение, – поднимались в
воздух. На каждого – сорок-пятьдесят минут, на инструктора – шесть-семь
курсантов. К одиннадцати полёты заканчивались. Высоко поднявшееся солнце
жарило изо всех сил, земля горных долин парила. Усиливалась
турбулентность воздуха, самолёт бросало вверх-вниз, по сторонам,
образовывались воздушные «ямы», – в них, как в колодец, валилась
машина, а при посадке и взлёте, на малой высоте, трудно было управлять
самолётом.
Пряхин вылетал последним. Заготовил три учебные бомбы по сорок
килограммов каждая, уложил рядком на стоянке, ждал. Но вот в небе над
Старосунжеским хребтом показалась «четвёрка» – его самолёт! Она
«сыпалась» с большой высоты, над полем выровнялась, мягко коснулась его
колёсами. Из кабины мешком вывалился Воронцов, метнулся в сторону,
согнулся в корчах «морской болезни». Лейтенант умышленно летал с ним при
высоком солнце – приучал к полётам в условиях «болтанки». Пряхина
ставил в полётной карте последним, – этот «болтанки» не боялся.
Завершающий полёт инструктор обыкновенно выполнял не торопясь, с
удовольствием, и на маршруте на десять-пятнадцать минут задерживался.
Любил «свернуть с дороги», поглядеть на сверкающее в лучах солнца
Каспийское море, на золотые пляжи Махачкалы. В зеркало оглядывал вторую
кабину, – Воронцов или Пивень возвышались над козырьком и над пулемётом,
а этот... – качал головой и улыбался, – ровно подросток, – едва шлем
виднелся. «Вот ведь... – думал о Пряхине, – вроде бы и ростом не мал, а и
взрослым не назовёшь».
– Бомбы подвешены? – спросил инструктор.
– Есть, товарищ лейтенант! Подвешены.
– Бомбодержатель в порядке?
– Есть, товарищ лейтенант. В порядке.
«Есть да есть, – думал инструктор. – Как попугай. Не то, что
Воронцов. Тот, пока его не мутит, весел, отпустит шутку, красное
словцо...» Лейтенант, сделавшись серьёзным, рассудил: «И всё же –
дотошный, это уже неплохо, и болтанки не боится, притрётся парень к
небу, оперится...»
Шли с набором высоты. По характерному звону, упругому гулу Чудайкин
безошибочно судил о степени напряжения всех частей двигателя. Самолёт
шёл ровно, чуть покачиваясь на восходящих потоках воздуха. Над пашнями
потоки усиливались, самолёт словно бы подхватывали и несли к верхним
перистым облакам могучие руки.
Чудайкин любил незримую силу воздушной стихии, он закрывал глаза и
чувствовал себя птицей, парящей в неохватном синем океане. Посматривал в
зеркало, где отражалась задняя кабина. Пряхин приподнял голову,
оглядывал землю, окружающее пространство. Чудайкин показал рукой под
левое крыло. Курсант бойко ответил:
– Пролетаем станицу Червлёная.
Инструктор показал в правую сторону. Курсант чеканил:
– Гудермес. Город и узловая железнодорожная станция.
И уже по своей инициативе показал инструктору стоявший на вершине холма одинокий полуразрушенный храм:
– Мечеть Хал-Алым, памятник четырнадцатого века.
Говорит бойко, уверенно, в карту не заглядывает. И расстояния между
ориентирами, и поворотные пункты – сыплет, как из мешка. «А я такой
памяти не имею», – думает Чудайкин, посматривая в зеркало на курсанта, и
перестаёт экзаменовать, а запрокидывает голову и оглядывает перистые
облака, парящие высоко в небе и сулящие ясный жаркий день, каковых
здесь, на Северном Кавказе, предостаточно.
Курсант разворачивает самолёт. Докладывает:
– Курс сто девяносто!
Под ними небольшой аул. Слева по курсу и далеко впереди показалась
ровная, как стол, поляна. Там полигон. А через минуту неясно угадывались
очертания большого и малого круга.
– Разворот на боевой!.. – докладывает курсант. И заводит машину на цель.
Лейтенант доволен. «Заморыш, а поди ж ты... какая власть в голосе! –
идут стороной мысли, а глаза зорко следят за стрелкой компаса и
высотомера, – И скорость выдерживает заданную». Впереди чётко рисуются
круги – большой, малый... И в центре малого круга крест, и даже столбик в
перекрестье курсант видит. И видит, как столбик плывёт под нос
самолёта, пропадает в дымчатом круге пропеллера...
Так держать! – спокойно, размеренно командует сам себе курсант. И тут
машина вздрагивает... Это бомба, оторвавшись от замка, начинает свой
полёт к цели. Пряхин кладёт самолёт на крыло, описывает дугу над целью.
Смотрят на землю. И видят, как летит бомба, уменьшаясь в размерах.
Вначале кажется, что бомбу сбросили рано, она ляжет с большим недолётом,
но потом видят её над кругом – вначале над большим, потом чёрной точкой
она несётся к малому... И тут пропадает, словно растаяла. Секунда,
другая... – взрыв! В самом центре пересечения усов, – в самом-самом. Дым
от взрыва отнесло ветерком, и лейтенант, и курсант видят на месте
взрыва пятно с неясными очертаниями. Пытаются разглядеть столбик,
обозначающий центр полигона, – его не видно. «Неужели в столбик?» –
думает лейтенант. А курсант уже выполняет очередной манёвр. Сбрасывает и
вторую, и третью. Вторая попала в большой круг, а третья снова легла
близко к перекрестью.
– Молодец! – крикнул инструктор в переговорное устройство. – Хорошо отбомбил!
Хотел сказать: «столбик разбили», но нет, конечно, в столбик ещё
никто не попадал. А если бы такое случилось, фамилию курсанта выбили бы
золотом на мраморной доске и поместили бы эту доску на видном месте – в
память о снайперском попадании. Таков был приказ первого начальника
авиашколы. «Ну, Пряхин! Снайпер!..» – качал головой инструктор,
поглядывая в зеркало на курсанта, который, как и следует пилоту, зорко
оглядывал небо, землю, докладывал:
– Слева – самолёт. Наш. Пошёл на полигон...
И через пять-десять секунд:
– УТИ-2... – Справа по курсу – станция Шалт-Махал, до поворотного пункта две минуты полёта.
– А слетаем на море! – кричит инструктор. – Ну! Курс на Махачкалу!
Пряхин слышал, что Чудайкин в награду за отличные действия курсанта в
воздухе иногда разрешает слетать к морю. Ему такое счастье не выпадало.
Вдали, на горизонте курсант уж различал синюю полосу... Она всё резче
обозначалась и вот уже ясно чеканилась на земле, плавно выгибаясь и
теряясь в синей дымке воздуха, и сверкая россыпью отражённых солнечных
лучей. Высотомер показывал 1500, скорость – 260, стрелки подрагивали, но
держались ровно. Хорошо бы, конечно, заложить разворот, пойти на
снижение, а то ещё и в пике, но нет, по учебному плану у них полёт по
горизонтали.
Под крылом море... Далеко вперёд метнулась ослепительная россыпь
солнечных бликов, в глазах рябит... Гребни волн пенятся, – вода словно
закипает. И нет конца морю. И кажется Пряхину – самолёт валится в
зелёную бездну... До боли в пальцах сжимает ручку управления... Шарик
горизонта на нуле, – самолёт идёт в заданном режиме.
– Левый разворот! – командует инструктор. И касается пальцами ручки.
Вдруг не справится! Но нет, машина и на развороте идёт уверенно.
«Вышли на сушу». Справа показалось большое селение. Пряхин взглянул
на карту. И мысленно провел линию до ближайшего ПП – поворотного пункта.
Доложил инструктору. И тот, покачав головой, сказал: «Молодец, – ну,
штурман!.. И лётчик из тебя выйдет хороший, и штурман». До самого КПМ –
конечного пункта маршрута, Пряхин выполнял две роли – штурмана и пилота.
И нигде не выбился из режима.
На аэродроме к обеду все уже знали о результатах бомбометания, не
сообщили сведений с полигона только об одном курсанте – Пряхине.
«Странно, – думали командиры, – что же там случилось?» Спрашивали у
Чудайкина: бомбы сбросили?.. Чудайкин отвечал: «Все три бомбы в кругу. А
одна... вроде бы в самый центр угодила». Звонили на полигон. Оттуда
отвечали: «Послали комиссию. Выяснит – доложим». «Комиссия? Что за
чертовщина?.. Случались, конечно, и раньше всякие неясности, но чтобы
создавать комиссию? Новость какая-то!»
Ничего не узнали и вечером, когда приехали в школу. И только утром
следующего дня Пряхина вызвали в УЛО – учебно-лётный отдел. Тучный, с
двумя подбородками майор, начальник УЛО, не торопился задавать вопросы.
Пряхин стоял на ковре в положении «смирно», а майор, смачивая языком
палец, листал страницы личного дела курсанта. Неспешно и будто бы нехотя
говорил:
– Тут, понимаешь ли, история вышла: столбик ты потревожил, верхушку
сшиб. Стоял-стоял столбик посреди полигона, а ты его... клюк по башке!
A-а? Теперь вот приказ об этом факте составляй, доску мраморную, а на
ней фамилию твою... точно ты Северный полюс открыл... Но позволь, а где
же твой аттестат зрелости?
– Нету аттестата, товарищ майор.
– Как нету?
– А так. Не пришлось мне... в школе учиться.
Майор выпучил на курсанта серые круглые глаза.
– Чушь собачья! А как же ты к нам в школу попал? Какой идиот твоё дело принимал?
– Вы принимали, товарищ майор.
Глаза потемнели, сузились.
– Ну да, принимал, но ведь без документа... друг мой!
– Есть документ. Вон он... из университета.
– Погоди, погоди... Чтой-то я в толк не возьму. В школе не учился, а в
университете... Ах, вот оно что – Университет марксизма-ленинизма...
при заводском Дворце культуры...
Майор закрыл папку с личным делом курсанта, вышел из-за стола. Ходил вокруг Пряхина, разглядывал его. Потом взял за руку:
– Пойдём.
На двери, обитой коричневой кожей, надпись: «Начальник авиашколы
комбриг А.П. Фёдоров». Майор сказал Пряхину: «Жди тут», а сам вошёл в
кабинет. И находился там долго. А когда вышел, не взглянул на курсанта, а
лишь кивнул ему: «Заходи». И Пряхин вошёл. Стоял у двери ни жив ни
мёртв. Чувствовал, как холодеют пальцы, становятся ватными ноги. Комбриг
говорил по телефону, а сам с любопытством разглядывал курсанта. И глаза
его ничего не выражали. И он вообще, казалось, не придавал никакого
значения факту существования Пряхина.
Комбригу было лет сорок пять. В тёмных густых волосах светились
первые ласточки седины. Гимнастёрка на нем дымчатого цвета, на груди
орден Красной Звезды и два ордена Красного Знамени. Он был в Испании,
сбил шесть фашистских самолётов, а ещё раньше, во время Первой мировой
войны, летал на французских «фарманах». Обо всём этом курсантам
рассказывал комиссар эскадрильи. Но вот комбриг положил телефонную
трубку и продолжал молча и без всякого зла смотреть на курсанта.
– Тебя как зовут? – спросил комбриг.
– Владимиром.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Вон-a... Поди ведь, прибавил себе два года?
– Прибавил, – глухо пробубнил Пряхин и склонил на грудь голову. – На завод не брали.
– Ну-да, там берут с четырнадцати, ты и сказал...
– Да, товарищ комбриг, сказал.
– А родители твои...
– Отец помер, а у мамы и без меня шестеро. В деревне голод...
– М-да-а... Голод. Тут уж не до учёбы.
Комбриг вышел из-за стола и подошёл к окну, стоял спиной к Пряхину. И
руки сложил сзади, пальцы в одном кулаке сжал. Вдруг повернулся,
спросил:
– Как же ты экзамены сдавал?
Пряхин пришёл в себя, осмелел чуток.
– Книг много читал, все слова запомнил...
– Ну, так уж и все?
– Почитай все! Сочинение написал на «хорошо», а как математику
сдавать – не знал. Тут меня армянин выручил: ты, говорит, за меня
сочинение напиши, я за тебя – математику сдам.
Комбриг и на этот раз не рассердился, а снова повернулся к окну. Не поворачиваясь, спросил:
– А сейчас-то как учишься?
– Ребята помогают... Миша Воронцов, Павлик Пивень и Саша Кондратенко. Вечерами весь курс математики прошёл.
С трепетом ожидал решения своей судьбы. А в голове теснились мысли.
«Надо же было угодить в этот проклятый столбик!» Комбриг не спеша закрыл
папку с личным делом Пряхина, долго и туго завязывал тесёмки. Затем
поднялся. Подошёл к парню. Тронул за плечо, тихо и будто бы не своим
голосом проговорил:
– Иди, Володя, учись дальше. На таких-то как ты Россия-матушка стоит…
Скопировать книгу…
Приобрести все изданные книги
И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу:
194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.
Новости
Русской разведчице в конце II Мировой войны волей случая пришлось стать
свидетелем подготовки иудейской мафии к повторной сионизации России,
т.е. к новой войне, финал и результаты которой мы с вами наблюдаем и
ощущаем сегодня...
Комментариев нет:
Отправить комментарий