Фрагмент из книги «Шальные миллионы»
Скопировать книгу…
Мысленно, в тайных думах, Амалия установила для себя год
вдовствования. А дальше... В памяти перебирала всех знакомых мужчин и, к
горькому сожалению, убеждалась, что ни один из них не подходил к её
вкусам и потребностям. Муж её, известный в стране и за рубежом педиатр,
профессор Воронин Дмитрий Владимирович, был на тридцать лет старше её, и
круг их знакомых, состоявший из друзей и сослуживцев мужа, теперь мало
интересовал овдовевшую женщину. Оставалось уповать на случай, и он, этот
вездесущий случай, без которого ничто в жизни не обходится, подвернулся
самым неожиданным образом.
Возвращаясь с работы, она на углу своего дома купила арбуз. Большой,
полосатый. В сумке он не помещался, сетки у неё не было, – несла на
руке, балансируя в такт шагам и чувствуя, что вот-вот уронит драгоценную
ношу. Из-за спины вынырнул мужчина восточного типа с «дипломатом»,
протянул руку к арбузу, сказал:
– Позвольте, помогу!
И взял арбуз. И пошёл с ней рядом. Молодой, холёный, одетый в костюм
из дорогой ткани. У подъезда отдал арбуз, с улыбкой поклонился:
– У нас на Востоке гостей приглашают в дом, но...
Он снова наклонил голову, развёл руки. Амалия растерялась.
– Заходите, – сказала неуверенно и негромко, боясь, как бы он не воспользовался приглашением.
На мгновение кавказец замешкался и вроде готов был отказаться, но потом решительно шагнул к двери подъезда.
– Благодарю, – сказал он. И вновь взял арбуз.
И они вместе поднимались на третий этаж. На поворотах лестничного
проема Амалия выходила вперёд и тогда всей кожей ощущала на себе его
взгляд, слегка краснела, однако не торопилась вновь с ним поравняться.
Знала, что вид её сзади хорош: и талия, и прямая спина, и длинная шея.
Но особенно хороши у неё ноги, хороши на редкость, так что всякий
встречающийся ей или идущий сзади мужчина невольно заглядывается на неё.
В прихожей он помог ей раздеться и какое-то время, – это продолжалось
секунд десять, – стоял у двери и даже взялся было за ручку, собираясь
уйти, но Амалия с некоторой робостью, как бы нехотя, проговорила:
– Проходите.
Открыла дверь в гостиную, пригласила в неё, а сама прошла на кухню.
Она очень волновалась: незнакомый молодой мужчина, да ещё грузин или
армянин, оказался наедине с ней в квартире, – о них, восточных людях,
рассказывают такие страхи! Почти каждый день по телевизору показывают
грабителей квартир, убийц, насильников, и почти все преступники – жители
Кавказа и Закавказья. Они приезжают в Питер толпами, сколачивают шайки,
образуют мафии. «Как это я осмелилась?» – думала на кухне, зажигая газ и
ставя на плиту чайник. Поспешила в гостиную. Молодой человек только что
сюда вошёл, приглаживал свои роскошные смоляные волосы, с нескрываемым
восторгом оглядывая горки хрустальной, серебряной, золочёной посуды,
дорогие картины на стенах, книги. Мебель тут была первоклассная, – он за
такой гоняется много лет, по всем городам, готов платить втридорога, но
нет, такой мебели не встречал, а здесь... Перевёл взгляд на ковёр –
тонкой ручной работы, огромный, кроваво-красный. Всё здесь было дорогое и
красивое. «Сколько же тут комнат?.. Наверное, и там так же красиво».
Впрочем, это всё он думал, но делал вид, что богатство обстановки его не
интересует, он привык и не к такому. На самом же деле такую роскошь он
видел впервые. Сказал:
– Позвольте представиться: Тариэл Бараташвили.
– Амалия, – сказала она. – Тариэл? Я где-то слышала...
– Витязь в тигровой шкуре. Гордый и красивый принц...
– Ах, да, вспомнила. Изучали в школе.
Амалия поправила скатерть, зачем-то подошла к посудному шкафу,
открыла его, но тут же закрыла, перешла к другому, взялась за ручку, но
открывать не стала. Чувствовала, что гость впился в неё глазами, и
оттого ещё больше терялась, решительно не зная, что ей делать.
– Вы посидите, а я сейчас, – сказала она, проходя мимо Тариэла и направляясь в кухню.
– Вы не беспокойтесь, – услышала она за спиной. – Не надо много хлопотать.
Речь его хотя и была русской и будто бы правильной, но слова он
произносил на свой, кавказский манер. А она, очутившись уже в коридоре,
подумала: «Не ведаю, что творю. Пригласила незнакомого кавказца. Он,
может, на рынке торгует?» У неё от этой мысли голова закружилась, лицо
вспыхнуло жаром, она окончательно смешалась, хотела вернуться,
поблагодарить гостя и... «Но как? Как я ему скажу “уходите”?» Поставила
чайник. Достала пирожные, варенье, несколько запечённых в тесте яблок с
сахаром. Понесла в гостиную, поставила на стол.
– Будем пить чай.
И снова ушла на кухню, теперь уже с твёрдым намерением устроить
чаепитие. Взяла чашки, розетки из самого красивого немецкого сервиза –
тёмно-синего с золотом, и сахарницу, и позолоченные ложки. Хотела взять
серебряные, но взяла позолоченные, расписанные кубачинскими мастерами.
Всё положила на старинный серебряный поднос. Тариэл, увидев такое
великолепие, распахнул глаза и рот приоткрыл от изумления. Но тут же
пришёл в себя. Сделал вид, что и это ему не в диковинку. Чай он пил не
торопясь и ел немного, аккуратно, во всём проявляя хороший тон и
воспитание, даже в некотором смысле аристократизм. Говорил размеренно,
не хвастаясь и даже будто бы забывая о своей персоне. Неназойливо
выпытывал подробности быта хозяйки.
– У вас большая квартира, – три комнаты, да?
– Четыре, – уточнила она с явным удовольствием.
– Четыре? О!.. У меня в Тбилиси собственный дом, и в нём много
комнат, но и людей в них живёт много: отец, мать, мои сёстры, братья. И
дедушка живёт, и бабушка. У вас есть дедушка?
– Нет, у меня есть мама, но она живет на Украине.
Хотела сказать: «Я одна живу», но удержалась. Поймала себя на мысли,
что ей хочется сказать о своём вдовстве, о том, что муж её умер недавно,
что был он известным учёным, директором института и имел звание Героя
Социалистического Труда. Квартиру она выкупила, теперь-то уж её никто не
тронет. И о даче ей тоже хотелось сказать, – дача большая, в Солнечном,
на берегу залива. Там есть тёплый кирпичный гараж, сауна сделана по
первому разряду, как делали секретарю обкома, начальнику КГБ и другим
высоким людям. Амалия думала об этом, но не говорила, однако сознание,
что всё это у неё есть, что она всему хозяйка, – единоличная,
единоуправная, – наполняло её сердце тёплой, радостной истомой. Он же с
каждым вопросом узнавал о ней всё больше и, попивая чай и к её
удовольствию похваливая его, всё нетерпеливее оглядывал стол. И вдруг
приподнялся:
– У меня есть вино, дар солнечной Грузии.
Метнулся к стоявшему у двери «дипломату», вынул из него две бутылки –
одну с коньяком, другую с вином в красивой золотистой упаковке. Амалия
достала из шкафа две рюмки. Тариэл, не спрашивая, налил себе коньяк, а
хозяйке вино. И предложил:
– Выпьем за встречу!
Амалия выпила. И тут же снова встревожилась: «Пью вино с кавказцем,
на ночь глядя. С ума сошла!» Теперь она хотела бы узнать о госте, кто
он, откуда, кем работает, зачем приехал в Питер. Подбирала слова, как бы
легче, деликатнее подойти к этим вопросам. Но голова плохо работала. В
ушах стоял шум, по телу разлилась приятная, расслабляющая волна. «Пьянею
с первой рюмки! – испугалась она. – Но сейчас пройдёт. Это всегда так:
первая рюмка ударяет в голову, а затем вино идёт легко, и даже коньяк
пила, – и рюмку, и вторую, и третью, – и ничего! Я себя знаю». Тариэл,
сверкая чёрными глазами, налил по второй рюмке, – и снова себе коньяк, а
ей вина. «Молодец, – подумала Амалия, – не хочет меня спаивать». И
смело выпила. Съела конфетку, пирожное, – ждала просветления головы, но
вторая рюмка её вконец расслабила. И хотя голова перестала кружиться,
будто бы даже немного прояснилась, но руки и ноги сделались ватными. И
всё-таки было легко, весело, хотелось говорить и говорить.
– А вы к нам надолго? Если не секрет, – по каким делам?
– Я – научный работник. Приехал в университет, к профессору, моему руководителю.
Говорил спокойно, ровно, только вот глаза его, чёрные, круглые, как у
ночной птицы, выжидающе и нехорошо блестели. «Научный сотрудник, –
подумала она. – Это хорошо, очень хорошо. Человек моего круга». И
зачем-то решила: «С таким не стыдно и появиться на людях, хотя он и
грузин». Чувствовала во всём теле необычайную лёгкость, – такой никогда
не было. «Вот вино... Будто бы возносишься на небо. Паришь в облаках».
Не было страха, тревоги, была невесомость и радость, – такая, как в
детстве, какую давно она не испытывала.
– Хорошее вино, но... странное, – сказала заплетающимся языком и
засмеялась. «Не надо бы мне смеяться», – мелькала мысль, но и мысли были
невесомы, в голове не задерживались. «В конце концов, я не девочка,
могу распоряжаться собой, – думала она. – Да, конечно! – убеждала она
кого-то, кто пытался ей возразить, призвать к осторожности. – Я хозяйка,
я взрослая, и все вы убирайтесь вон!»
Тариэла видела как в тумане, – он словно разгоряченный конь посверкивал глазами и будто бы подавался к ней всем телом.
– Да что с вами, Амалия? – раздался его голос. В первый раз он назвал
её по имени, назвал громко, и голос его отдался эхом, так, словно они
были в церкви, под высокими сводами. – Это такое вино, «Абрау-Дюрсо».
Так действуют первая, вторая рюмки, а если ты выпьешь третью...
«Ты выпьешь. Он зовёт меня на “ты”...» – думала она, но обиды не
возникало. Да, да, конечно. Она не станет возражать. Вино и вправду
хорошее. Выпила третью рюмку. Ждала, что голова прояснится, речь станет
твёрдой, но после третьей рюмки в теле прибавилось воздушной лёгкости, и
ей стало ещё веселее. Смотрела на Тариэла и смеялась, и куда-то летела,
и не было в ее душе ни страха, ни сомнений.
Он медленно поднялся, подошёл к ней, – она инстинктивно выставила
вперёд руки, а он вдруг стал опускаться и встал перед ней на колени. И
она почувствовала, как руки его, – сильные, тёплые, – скользнули по
чулкам, коленям. Амалия сжалась от пробежавшей сладкой лихорадки,
схватила его голову, но руки были слабы. Не было зла, протеста, а было
по-прежнему весело, хорошо. Ко всем другим детским радостным чувствам
прибавилось знакомое волнение, – она часто, глубоко дышит, ворошит его
волосы, обнимает голову... Он приподнял её, понёс в коридор. Толкнул
первую же дверь, – в комнате стояли две кровати. Осторожно, как дорогую
ношу, положил на кровать. И стал раздевать. Она и на этот раз
инстинктивно съёжилась, будто защищаясь от удара, но он говорил, и голос
её успокаивал. «Амалия! Ты не девочка, ты женщина, и я тебе нужен, как и
ты мне».
«Девочка, тебе, мне... – было немножко смешно, но она не смеялась,
слабо обороняясь, думала. – В самом деле... Сколько я буду беречь себя, и
зачем? Наконец, я женщина и так устроена природой». С этой мыслью она
прекратила сопротивляться. Знала, что она вся хороша. Расслабилась,
давала себя раздевать. А он зажёг ночничок, не торопился. «Он уже не
юнец, многих познал, – думала она, – так и должно быть, – без суеты».
Обнажённым телом чувствовала щекочущий холодок, и чудилось ей, что она
не лежит на кровати, – на мужниной кровати, – а летит всё выше и выше.
Позже в какой-то газете она прочтёт заметку «Коктейль для тёти
Клавы». Из неё следовало: люди кавказские привозят в Россию вино с
коварной для женщин смесью, угощают доверчивых дур и делают с ними, что
хотят. Прочитала и возмутилась, но было поздно: Тариэл жил у неё на
квартире, по утрам с «дипломатом», набитым книгами, бумагами шёл в
университет на свои занятия. Вечером Амалия готовила для него ужин,
расставляла дворцовый чайный сервиз цвета индиго с позолотой внутри
чашек, вазочки, кувшинчики, а посредине ставила тульский самовар,
расписанный хохломскими мастерами. Тариэл любил чаёвничать из русского
самовара. Он со своих занятий заходил на Торжковский рынок, закупал
фрукты, и они долго, по-семейному ужинали.
Тариэл заводил учёные разговоры:
– Ай-вай! Сдавал экзамены. Достался билет из Флавия: «Речь царя Агриппы к иудеям».
– Флавий?.. Видно, философ? Извини за невежество, – не знаю Флавия.
Амалия улыбалась, краснея. Она – кандидат медицинских наук, вдова
академика – не знает Флавия. Но ей было приятно сознавать, что она не
знает Флавия, а Тариэл знает, и многое другое знает этот молодой,
сильный, красивый мужчина, ставший ей вдруг таким желанным. Вчера он ей
рассказывал о новейших японских философах, позавчера – о Клеопатре.
Правда, рассказы его коротки и несвязны: назовёт имя, книгу, год и место
события – и замолчит. Мыслей не развивает, суждений или комментариев
каких-нибудь нет. «Но это уж, – думала Амалия, – от бедности языка. Он
же не русский, можно его понять. Вот если бы он рассказывал на родном,
грузинском...»
– Флавий? Ты не знаешь Флавия? – удивлялся Тариэл, и его чёрные глаза
загорались игривым блеском. – Он иудей, историк. Жил две тысячи лет
назад, в тех же местах жил Иисус Христос. Там Христа и распяли, –
затащили на крест, прибили гвоздями, – да, слышишь, – какой ужас! Мне
бабушка рассказывала. Амалия слушала и улыбалась. В рассказах Тариэла
причудливо переплетались книжный стиль языка с бытовым, разговорным,
учёность – с почти детским примитивом. «И это у него от слабого знания
русского», – заключала эти свои мысли добрая женщина. – А может, от
природного стремления к юмору, игре, забавным импровизациям».
Два месяца пролетели, как один день. Потом они пошли в ЗАГС и
расписались. В паспорте Тариэла появилась петербургская прописка. Он
теперь меньше рассказывал про древних учёных, почти не заговаривал о
занятиях философией, о докторской диссертации, – допоздна задерживался и
приходил домой хмурый, озабоченный своей таинственной для Амалии
жизнью. В обращении появилась жёсткость, иной раз становился чужим, злым
и недоступным. Амалия обнимала курчавую голову, прижимала к груди.
– Ты сегодня устал, милый, – говорила ласково, едва скрывая тревогу
зарождающихся сомнений. – Наверное, неприятности в университете?..
Скопировать книгу…
Дроздов И.В., 1999 г.
Приобрести все изданные книги
И.В. Дроздова можно, сделав запрос по адресу:
194156, г. Санкт-Петербург, а/я 73. Дроздовой Люции Павловне.
Новости
Этот роман, как и остальные работы автора, рассказывает о русских людях:
красивых и смелых, умных и решительных, которые в трудное для Отчизны
время встали на защиту и отчаянно боролись, используя все свои силы и
возможности...
Комментариев нет:
Отправить комментарий