Брод через реку времени
Автор – Олег Ларин
В тот вьюжный декабрьский день, когда микроавтобус, пробуксовывая на
подъёмах, пытался выбраться из снежных завалов, реставратор старинных
книг Николай Иванович
Федышин и Надежда Николаевна
Малинина,
старший научный сотрудник отдела фондов Вологодского краеведческого
музея, разыскивали в одной из деревень под Вологдой избушку бабушки
Калягиной. Накануне в краеведческий музей прибежала сотрудница
Вологодской картинной галереи. Женщина была взволнована: «Вот вы ищете
древние книги, организуете специальные экспедиции по всей области, а
здесь, буквально под носом, находится целое месторождение книжных
редкостей!». И она назвала фамилию и адрес хранительницы, преклонных лет
женщины, которая вроде бы согласна расстаться со своим богатством.
Нетрудно представить, какой переполох вызвало это известие. Ведь
археографические розыски – это, как правило, погоня за единичными
экземплярами. Любой учёный-книжник может подтвердить: пять-семь древних
книг, собранных за летний период, – уже большая удача. А тут есть
возможность заполучить целое собрание старинных манускриптов!
Известно, что грамотные старообрядцы хранили книги в глухих скитах и
лесных деревеньках, а позднее покупали у монастырей за большие деньги
иконы древнего письма и
дониконовские издания и
рукописи. И если по распоряжениям Правительствующего сената скиты
разгонялись, то книги продолжали храниться в староверских семьях и
передавались по наследству. Их бережно подновляли, нередко переписывали,
украшали цветными заставками. И были среди них не только сочинения
религиозного содержания, но и старинные русские повести, жития, стихи –
произведения, о существовании которых мало знали даже специалисты.
Усилиями Владимира Ивановича
Малышева и его учеников
из Института русской литературы (Пушкинского дома) за тридцать с лишним
лет поисков в одном только Усть-Цилемском районе Коми АССР было собрано
более тысячи древнерусских книг. И эта уникальная
коллекция продолжает пополняться. Кто знает, какие новые пласты
древнерусской литературы будут ещё открыты? Ведь каждая найденная и
возрождённая к жизни книга – это брод через реку времени.
Было уже совсем темно, когда автобус подрулил к избушке, наполовину
заваленной снегом. Чёрная, приниженная тяжестью свинцового неба, она
стояла маленьким островком посреди пурги и голых раскачивающихся
деревьев. Свет в окнах не горел, и на стук долго никто не отзывался.
Наконец за дверью послышались шаги, и дверь в избушку распахнулась.
Анна Петровна
Калягина оказалась женщиной того
неопределённого возраста, когда человеку можно дать и семьдесят, и все
девяносто. Глаза насторожённые, хмурые. Подслеповато щурясь, она
предложила отведать травяного настоя с мёдом. Продрогшие с дороги
музейные работники с облегчением вздохнули: раз пустили в избу – значит,
дело пойдёт на лад.
Книги, которые старуха вытащила из кладовки, содержались на диво
справно. Разматывая домотканый холст, она выкладывала на стол один
толстенный том за другим. Почти все переплёты были обтянуты телячьей
выцветшей кожей или замшей, их украшали медные, старинной работы
застёжки. Наверху были вытеснены причудливые орнаменты. Когда Николай
Иванович раскрыл наугад одну из книг, в глаза бросилась приписка,
сделанная писцом:
«Лета
7157 [1649] куплена сия книга минея генваря
месяца во Фрязинове у церковного старосты… Титова того же вологодского
уезду в монастырь ко всемилостивому Спасу и великомученику страсотерпцу
Христову Георгию, что на Комеле реке при игумене Тихоне, а дали за неё
сорок алтын… А подписал сию книгу того же Спасо-Печенгского монастыря
дьячок Мишка Фёдоров…»
Как художник-реставратор, Федышин был достаточно подкован, чтобы
определить полууставное письмо: буквицы шли с наклоном и располагались
на неодинаковом расстоянии друг от друга. Точно такие же он не раз видел
на липовых досках, когда возвращал к жизни иконы XV-XVII веков. А
вообще вид у страниц был довольно потрёпанный, зачитанный до дыр, со
следами не столь давних подчисток и исправлений. Кое-где текст был
утрачен и восполнен от руки поздним полууставом. Когда художник листал
книгу, к пальцам прилипала жёлтая бумажная пыльца.
С замирающим сердцем Надежда Николаевна рассматривала изрядно
заношенную «Историю об отцах и страдальцах соловецких», «Житие боярыни
Морозовой», книгу византийского писателя Иоанна Златоуста.
Увлечённые чтением, собиратели не сразу обратили внимание, как на
столе выросла целая гора книг – сборники поучений, жития мучеников,
евангелия, часословы, требники, а также рукописи, заполненные красными
значками – певческими крюковыми нотами. Бабушка Калягина тем временем
выносила из своих закромов-затаек всё новые и новые связки древних
фолиантов. Когда принесла последнюю, села на стул и настороженно
оглядела своих гостей.
– А ведь книги-то непродажные. Они исти не просят. Пущай себе лежат! Вот умру, тогда приходите…
– Как же так, бабушка, а нам говорили… – разочарованно протянула
Надежда Николаевна. Слова Калягиной были настолько неожиданны, что она
не сумела окончить фразу.
Однако Федышин не обратил внимания на слова хозяйки: листая книги, с
удовольствием комментировал их содержание, восторгался диковинными
узорами, заставками и буквицами, выполненными с великим тщанием, и даже
удивил старуху, заявив, что такие иллюстрации обычно выполняли чернилами
из сажи, куда «для крепости» добавляли лиственничную серу или же
толчёную железную ржавчину.
Заинтересовавшись собеседниками, бабушка Калягина всё активнее
втягивалась в разговор и уже не проявляла упорства. А Николай Иванович
всё сильнее упирал на то, какой урон потерпит отечественная наука, если
хранительница будет упрямиться… Окинув взглядом гору книг на столе,
Федышин процитировал любимые строки:
– «Велика польза от книжного учения… В словах книжных обретаем
мудрость и воздержание; это реки, напоящие вселенную, в них глубина
бездонная, ими утешаемся в печали…»
Слова произвели впечатление. Через полчаса переговоры закончились:
более ста пятидесяти книг – в основном XVI-XVII веков – были погружены в
микроавтобус и доставлены на хранение в Вологодский краеведческий
музей. И хотя Малинину и Федышина наперебой поздравляли с успехом, их ни
на секунду не оставляло сомнение, что библиотека бабушки Калягиной
выявлена далеко не полностью…
Весной Малинина и Федышин снова отправились в деревню. С ними поехал и
я. Мы уже подходили к заветной избушке, когда Николая Ивановича
окликнула средних лет женщина в синей плюшовке. И он заговорил с ней как
с давней и хорошей знакомой. Из разговора выяснилось, что это
родственница хранительницы – Елена Александровна
Калягина, которая занимает особую и довольно яркую страницу в истории книжной находки.
Сельская учительница, обладающая несомненным художественным чутьём,
она поняла, что ветхий домишко – далеко не лучшее место для хранения
книжных сокровищ, и старалась как могла, чтобы сведения о библиотеке
попали к учёным людям. Ничего не зная о
В.И. Малышеве, отце советской археографии, она в точности выполнила его завет, который он не уставал повторять и устно, и печатно:
«Каждый,
кто найдёт где-либо старинную русскую книгу, обязан сообщить об этом
учёным, передать им свою находку, которая может оказаться драгоценной…»
От Елены Александровны я узнал, что не так давно бабушка Калягина
умерла, но её пустая избушка на окраине всё ещё притягивает взоры
частных коллекционеров, которые не теряют надежд разжиться древними
книгами. Я спросил, можно ли осмотреть избу, и Елена Александровна с
удовольствием согласилась: «Вот только домой сбегаю за ключами».
Из притаившихся сумерек заброшенного жилища ударил спёртый, нежилой
запах. Федышин переходил из одного закоулка в другой и, переворачивая
пустые корзины, вспоминал:
– Здест ледал «Апостол» Московского печатного двора, выпуск 1648
года, книга кириллической печати… Отсюда бабушка вынесла редкостное
Евангелие, прекрасный орнамент с заставками нововизантийского стиля.
Между прочим, на полях рукописи я нашёл запись писца Иакова Иванова сына
Горюшкина, которая выполнена в 1606 году. Теперь по почерку можно
искать и другие рукописи этого переписчика…
Разговор перехватила Елена Александровна:
– Последние годы много тут всякого народа похаживало. Среди всех я одного только Александра Александровича приваживала,
Амосов
фамилия. Уж больно человек серьёзный, уважительный, об науке хлопочет. Я
ему всё обсказывала, ничего не таила. Да вот опоздал он маленько,
пришлось мне через знакомых в музей стучаться.
– Опоздать-то опоздал, да не совсем, – вставил реплику Николай Иванович и усмехнулся: – Амбар ведь его работа?
Об амбаре мне слышать ещё не приходилось, хотелось взглянуть на него,
сфотографировать и услышать новую историю. Я сказал об этом Елене
Александровне и Федышину, и они, приговаривая в один голос: «Да вот он…
вот он», вывели меня на крыльцо. В глубине двора, заросшего пыреем и
крапивой, стояло приземисто, в зелёных заплатах мха хозяйственное
строение. Низ его наполовину сгнил, обнажая чёрные трухлявые брёвна, и
трудно было поверить, что когда-то они были живым деревом.
– Не простой оказался амбарчик, с затеями. – Николай Иванович
похлопал брёвна по спёкшимся углам и засмеялся. – У меня ещё тогда, в
декабре, сердце стукнуло – должно в нём что-то храниться! Да вот пурга
помешала…
– А я и вовсе про амбар не слыхивала, – живо откликнулась Калягина, и
ей стало вроде как обидно за то, что покойная родственница утаила от
неё фамильную тайну. – Ничего мне тётка, что хранится в нём, не
сказывала. А этот-то, Амосов который, как пришёл сюда – сразу глаз на
него положил. Как свалил дверь, как пошёл шуровать – только доски трещат
и поленья стукаются. Думала, убьётся человек…
Чтобы узнать историю амбара во всех подробностях, мне пришлось
поехать в Ленинград, в Библиотеку Академии наук СССР, где в отделе
рукописной книги работает кандидат исторических наук Александр
Александрович
Амосов. Атмосфера крупнейшего
книгохранилища, сам воздух, казалось, пропитанный светом книжной
премудрости, сделали его похожим на потомственного
интеллигента-ленинградца, но не настолько, чтобы по еле уловимой
округлости речи в нём нельзя было узнать северянина. Родился Амосов в
северодвинском селе Черевково (кстати, это один из центров книжной
культуры на русском Севере), учился в Московском историко-архивном
институте, защитил диссертацию и вот уже двенадцать лет работает в БАНе,
каждое лето наведываясь в Вологодскую область во главе археографической
экспедиции.
Розыски письменных памятников – не только страсть учёного, но часть его работы по изучению
древнерусской культуры, географии её обитания, центров переписки, путей миграции рукописных и старопечатных книг.
– Случай археографа любит, – со сдержанной улыбкой заметил Амосов,
когда я рассказал ему о своих встречах и беседах на вологодской земле. –
Но к этому случаю я шёл с тысяча девятьсот семьдесят пятого года, когда
уже знал о бабушке Калягиной и о том, что книги хранятся у неё дома.
– И Вы не пытались с ней заговорить?! – удивился я.
– Представьте себе, нет! – он развёл руками и улыбнулся. – Конечно, я
бы с удовольствием пришёл к ней в гости. Побеседовали бы, чайку попили,
но я боялся одной неудачной просьбой смазать всю последующую работу… Но
неспешность меня и подвела. Ждал-ждал – и переждал. Хорошо, что
сотрудники музея проявили такую оперативность…
Снова я приехал в деревню уже летом вместе с Надеждой Николаевной
Малининой, – продолжал Амосов. – Мы искали с ней в избе: в кладовке и на
печи, потом на чердаке. Честно говоря, я надеялся найти ну пять, ну
десять книг от силы.
– А амбар? – не вытерпел я, подстёгивая рассказчика.
– Амбар приглянулся мне с первого взгляда, но я решил оставить его
«на потом». Ключ от помещения был утерян, и с разрешения Елены
Александровны пришлось выломать дверь. Первое, что я увидел… «Псалтирь»
восемнадцатого века. Когда выгребали древесный мусор, открылся лаз, в
котором стоял ящик, и в нём проглядывало что-то тёмное, матовое, похожее
на кожу. Потянул его на себя, и сразу в моих руках оказалось тридцать
книг. «А где один ящик, – подумал я, – там должен быть и другой».
Приподнял брёвна, проделал новую дыру и полез. Но сверху что-то
посыпалось, и я застрял посередине: оказалось, на шее лежала толстенная
доска, а бока придавлены дровами. Рядом с теменем со звоном рухнула
ржавая коса.
Я посмотрел наверх и увидел вторую косу, которая качалась на
тоненьком гвоздике, готовая вот-вот сорваться мне на голову. Делать
нечего, пришлось ползком расширять нору и ощупывать пространство между
брёвнами. И как только я освоился в новой для себя обстановке, тут же
нашёлся и второй ящик. Книги я передавал через лаз Елене Александровне, а
та – Надежде Николаевне… Когда пересчитали книги, их оказалось около
сотни, в том числе шестнадцатого-семнадцатого веков.
Всё время, пока мы беседовали, перед Амосовым лежали книги из
калягинского амбара. Иногда он бережно разглаживал потрёпанные корешки.
Страницы переворачивал не пальцами, как принято, а специальной палочкой,
которая не оставляет следов. Названия некоторых книг я выписал в
блокнот: «Сказание о Мамаевом побоище», «Повесть о взятии Царьграда»,
«Евангелие учительное», выпущенное в Вильно в 1595 году, уникальное
издание «Псалтири», текст которого
не совпадает ни с одним из зарегистрированных в научной библиографии.
По предварительным подсчётам Амосова, калягинское книжное собрание
складывалось более полутора веков. Часть книг попала сюда из
вологодского архиерейского дома и из близлежащих монастырей, другие, так
называемые «мигранты», совершили путешествие из Польши, Белоруссии,
Литвы, Украины.
На одном из древних изданий я увидел грубые следы подчисток и уже
смог сделать самостоятельный вывод: когда некий старообрядец заполучил
желанную книгу, он постарался вытравить имя прежнего владельца и таким
образом запутать время. Но обмануть археографа ему не удалось.
– Для каждого века существовали свои
водяные знаки
на бумаге, примерно двести-триста сюжетов, – сказал Александр
Александрович. – И, зная историю бумажных фабрик, их клейма, установить
время рождения книги не составляет большой трудности. Шестнадцатый век –
это знаки с изображением кисти руки, розетки, звёздочки, семнадцатый –
кувшинчик, геральдическая лилия, восемнадцатый – русские эмблемы…
Опытный глаз автоматически отмечает шрифты, орнаментику, отличает старые
дониконовские издания от поздних, исправленных.
Амосов вдруг поднялся со стула, высокий, с ясными серыми глазами, и,
глядя на его атлетическую фигуру, трудно было представить, как он смог
уместиться в тёмном крошечном лазе, окружённый брёвнами и ржавыми
косами.
– Главное сейчас – реставрация, – сказал он почти по слогам. – Многие
книги и рукописи требуют экстренной помощи. И ещё одно обстоятельство:
нужно снова ехать в вологодскую деревню! Есть у меня ещё там кое-кто на
примете. Так что ставить точку в нашей истории пока рановато, – скорее,
многоточие…
Источник: «Человек открывает Землю» (сборник публикаций журнала «Вокруг света»), Москва, «Мысль», 1986 г.
Новости
Комментариев нет:
Отправить комментарий