Молочные реки «последней диктатуры»
Автор – Павел Казарин
Неделя устало-терпеливых объяснений знакомым, зачем мне понадобилось ехать в страну
«последнего диктатора Восточной Европы».
«Белавиа», полупустой аэропорт, советское убранство интерьеров.
Интеллигентный таксист, узнав, что я прилетел из Москвы, осторожно
рассказывает про дорогие места. Говорит так, будто сразу извиняется за
их недостаточную дороговизну и пафос. Слушаю молча – нет никакого
желания разубеждать водителя в «московской» платёжеспособности.
Утром подозрительно чистый двор наводит на мысль о ведомственном
доме. Спустя полчаса любое желание спускаться в метро пропадает начисто –
хочется просто гулять и смотреть. Меня обуревает чувство, которое
принято называть «когнитивным диссонансом». Потому что
Беларусь – это первое встретившееся мне в жизни
обустроенное
русскоговорящее пространство. Здесь чисто, ухожено и не загажено
люмпенами – вне зависимости от уровня достатка последних. За свои
неполные тридцать лет я привык к тому, что русская речь означает
непременное соседство с социальным увяданием – разбитыми дорогами,
уродливой безвкусицей или показным роскошеством.
Минск напоминает старые советские
цветные открытки.
На которых чисто, солнечно и патриархально уютно. В отличие от всех
других постсоветских городов, столица страны выглядит лучше, чем на
советских фотографиях. Добавьте сюда толику консьюмеризма, щепотку
рекламы, автомобили – по вкусу. Взболтать, но не смешивать. Приятного
аппетита – это
столица Беларуси. В постсоветских
странах всегда ощущаешь себя либо нищим, либо богачом. А здесь в центре
города столовая (третья наценочная категория) может соседствовать с
рестораном (первая наценочная категория). Минск предлагает мне быть тем,
кем я могу себе позволить – и сам готов подстраиваться под размер
кошелька и заработков.
К тому же столица Беларуси – куда
более европейский город,
чем Москва или Киев. Потому что уж если полагать критериями
европейского города чистоту, экологию, велосипедные дорожки,
структурированное пространство, гармонию архитектурного ансамбля и
безопасность, то по всем этим показателям белорусские города дают фору
украинским или российским. Разве что на улицах трудно встретить адептов
молодёжных
субкультур
– у страны есть свой дресс-код, которому она следует. Ломаю голову над
тем, происходит это по её собственному желанию или всё-таки вопреки.
Профессиональная деформация берет своё. Еду на метро в самые что ни
на есть рабочие окраины. Но променад по заводским районам и прилегающим
скверам убеждает –
чисто в Минске везде (позже окажется, что и не только в Минске). В плеере меняю Шевчука на
De Phazz
– если и спорить с этой социальной реальностью, то уж никак не
аккордами ДДТ. В соцсетях знакомые советуют не обольщаться, кивая на то,
что чистота – естественный спутник авторитаризма. Вспоминаю Узбекистан и
начинаю спорить. Потом перестаю.
Бабушки-«веспасианы» за копейки пропускают в чистые общественные
туалеты. Гаишники многозначительными свистками разубеждают переходить
дорогу на красный. Фотографирую дорожных рабочих и дворников славянской
наружности. Минские друзья объясняют, что чистота – продукт
двустороннего движения. С одной стороны, конечно, мусорить стараются в
урны, а с другой – дворник, потеряв работу «по статье», на бирже труда
помощи уже не получит. Так что стараются.
Едем с коллегой по спальным районам.
– А взятки ГАИ берёт?
– По мелочи договориться можно.
– А за крупное?
– Ну, тут всё упирается в вертикаль. Моему знакомому один раз
возвращал права глава районного УВД, второй раз – начальник главка. Ну, а
телефона министра у него нет.
Засыпаю сложно. Пытаюсь разгадать, где именно скрывается подвох.
Второй день решаю посвятить ответу на вопрос: от чего мне захотелось бы
отсюда уехать?
Визит к газетному ларьку подтверждает – пресса целиком провластная.
Интернет без ограничений, но в оффлайне найти оппозицию не получится.
Местные говорят, что Лукашенко не любят ещё и потому, что он говорит на
тросянке и сына Колю везде за собой таскает. Вспоминаю дважды несудимого
Януковича, у которого Анна – Ахметова, а Чехов – поэт. Молчу.
«У нас
Zara нет», – выпаливает мне пятикурсник одного
минского ВУЗа, когда я спрашиваю про причины недовольства режимом. Его
родные работают на «Марко» – это местный производитель обуви. Пока они
работают там, у него есть деньги на
Zara. Причинно-следственная
связь двусторонняя, как я подозреваю. Кстати, молодёжь предпочитает
одеваться в соседних Польше и Литве – на эти две страны приходится
большинство выданных в Беларуси шенгенов.
Еду в Гродно на стареньком рейсовом «Мерседесе». Качество дорог
позволяет спать. Местная заправка режет глаз подстриженным газоном и
выметенными дорожками. А сам пограничный город встречает дождём и
совершенно непроизносимыми аббревиатурами – яркое наследие советского
времени. «Гроднааблкинавидзеопракат» – бонус тем, кто осилит с первой
попытки. Думаю о том, что подобные аббревиатуры – чёткий маркер
пирамидоподобного общества. Чем выше уровень – тем меньше букв. И
наоборот.
Хотя, если уж и пытаться понять Беларусь, то в Гродно ехать не стоит.
Потому что, если Минск – «европеизированная Россия», то Гродно –
русифицированная Европа. В прямом смысле этого слова. Здесь очень много
от польского прошлого, а от Беларуси – только чистота, вкрапления
советской архитектуры и люди. Которые всё больше напоминают мне «русских
немцев». Пытаюсь понять, окружающий меня порядок – плод
законопослушности или законобоязненности. Друг в Скайпе голосует за
второе – мол, убери милицию и увидишь, что начнётся. Я вспоминаю
вычищенный мародёрами Новый Орлеан после наводнения и сомневаюсь.
Вообще, все эти незастроенные скверы, неизуродованные улицы и прочий
коллективно-общественный капитал вгоняет в тоску. Не потому, что
завидно, а потому, что непрочно. В «девяностые» Беларусь никуда особенно
не падала, в отличие от соседей. Страна замерла в советской логике,
скрестив реальность 89-го года с сорока видами колбасы. Но постсоветский
транзит не отменён, а отложен. И что будет с этим коллективным
общественным пространством, когда закончится эпоха Лукашенко?
Украино-российский пример первоначального накопления крупного капитала
оставляет мало поводов для оптимизма.
Эти самые сорок сортов колбасы на прилавках рождают миллион иных
вопросов. Уж если Беларусь осталась социалистическим заповедником –
значит ли это то, что потенциала у перемен нет? В конце концов,
Беловежскую пущу спровоцировал товарный дефицит, а не
национально-освободительные движения. «Советский» человек может
протестовать за абстрактно-неосязаемые права человека? Или он перестаёт
быть в этот момент «советским»? И насколько вообще белорусы – советские
люди?
Последнее белорусское двадцатилетие – как оно сказалось на
самоощущении людей? Как оно их изменило? «Человек человеку – волк»,
шепчут в уши украинские и российские социальные пейзажи. А в Беларуси
человек человеку кто? Есть ли низовая договороспособность? Такая,
которая способна находить компромиссы в отсутствие какого бы то ни было
«батьки»?
По дороге в Минск думаю о том, что
Украине
было проще. В её прошлом были недолгие периоды самостоятельности –
национальному мифу было за что цепляться. Центральная Рада и УНР
воспринимаются «национал-демократами» как недостроенный фундамент
«золотого века». А какое мифополагание реально для Беларуси? И как будут
интерпретировать последние двадцать лет в учебниках новейшей истории
страны, скажем, 2045 года издания? Не займёт ли оно ту самую лакуну, что
в
Украине отвели под 1918 год?
Ровный слой социального масла по общественному бутерброду. Массовая
прослойка научно-технической интеллигенции и слабость гуманитарных наук.
Тротуары для пешеходов, а не для «мерседесов». Идеологические работники
при госучреждениях. Спустя пять дней по дороге в аэропорт я думаю о
том, можно ли изменить части головоломки, сохранив целое. И пока Ту-154
набирает крейсерскую скорость и высоту, приходит понимание, что здесь
можно, безусловно, комфортно жить ровно до той поры, пока формулируешь
вопросы.
Но не заставят ли найденные на них ответы снова паковать чемоданы? Я не знаю.
Источник
Новости
Комментариев нет:
Отправить комментарий