ПОБЕДИТЕЛИ
Виктор БАРАНЕЦ,
военный обозреватель «КП»
То, о чем я вам сейчас расскажу, случилось в начале мая 1995 года, накануне 50-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне. И если у кого-то возникнут сомнения, что невозможно до таких мелких деталей запомнить события почти 20-летней давности, - отвечаю: все это по свежим следам было запечатлено в моем дневнике, который я недавно перелистал…
Перед праздником в Минобороны организовали традиционный торжественный прием известных военачальников–фронтовиков. После ритуальной праздничной речи министра обороны России Павла Грачева и вручения подарков, как водится, – по пять капель. За Победу, за Победителей, за не вернувшихся с войны.
Но не лезла в глотку водка. Не жевалась казенная икра. Что-то противоестественное чувствовалось мне в этом натужном совместном застолье старых и молодых генералов и полковников. Герои непобедимой и легендарной, разгромившие самую сильную армию в мире, спасшие страну и Европу от фашизма. И «великие стратеги» битвы при Белом доме в октябре 1993-го, лихо лупившие из танков по восставшим народным депутатам Верховного Совета. Матерые фронтовики, испытавшие и соленую горечь поражений, и сладкую радость побед. И унылые кадровые командиры, которые кое-как спасали в реформаторском бардаке остатки Советской Армии, с виноватым видом невольных предателей сдавали в музеи Боевые знамена прославленных армий, дивизий и полков, попавших под сокращение. Те самые командиры, которые браво обещали взять Грозный «одним десантным полком за два часа», но надолго погрязли в огневом аду этого города, теряя там целые бригады... Я вспоминал отца-фронтовика, который в честь Победы назвал меня Виктором. И чувствовал себя непутевым сыном, промотавшим дорогое наследство отца. Когда уже был потерян счет тостам во славу седых именинников с килограммовыми «иконостасами» орденов на стареньких парадных кителях советской выкройки, когда в шумном гомоне невозможно было услышать, о чем с другого конца длиннющего стола сквозь сигаретный дым лопочет хмельной розовощекий выступальщик в лампасах, мой друг-полковник сообщил, что свежеиспеченный генерал-оратор предлагает выпить за преемственность боевых традиций.
И вновь глухо зазвенел штампованный минобороновский хрусталь.
Увидев, что рюмка моего молчаливого соседа – генерал-полковника артиллерии – не наполнена, я мгновенно схватил бутылку «Распутина». Но генерал накрыл сверху пустую рюмку рукой и угрюмо буркнул:
– Не надо. Я такие тосты теперь не пью. Огоньку можно? Я вообще-то бросил это дело, - «мотор» уже не тот... Но под хорошую рюмку...
Мы закурили.
Генерал первым нарушил неловкую суконную паузу:
– Как служится, полковник?
– Нормально.
– А как у тебя с совестью?
– Вы о чем, товарищ генерал?
– Я тебе не товарищ. Это Пашка Грачев тебе товарищ!
Торжественная встреча двух поколений защитников Родины запахла порохом и грозила перерасти в колючий непраздничный диспут.
Едва докурив одну сигарету, Бог войны поджег моей зажигалкой другую, и угрюмо выдохнув дым, инспекторским тоном спросил:
– Что вы сделали с нашей армией, полковник?
Генерал шел в лобовую атаку.
Я лихорадочно соображал, чем ответить на кинжальный огонь его суровых слов.
В голове суетились какие-то сопливые мысли про «объективные обстоятельства, которые выше нас», да про политиков, которые стахановскими темпами кастрируют армию. Но только я хотел бросить на прорыв генеральской позиции свой железный аргумент: «При чем тут я?», как тамада с другого конца стола прокричал сквозь густой словесный балаган:
– Слово предоставляется Герою Советского Союза, почетному гражданину Смоленска и Воронежа... генерал-полковнику... Григорию Ивановичу...
Мой угрюмый собеседник резко встряхнул головой, встал и свирепым командирским басом приказал мне:
– Налей!
Я налил. Зал притих.
– Мой тост очень краток, – громко сказал мой сосед, - поворачиваясь то в одну, то в другую сторону стола, за которым нетерпеливо шевелила полными рюмками нетрезвая офицерская рота. - Предлагаю выпить за великую Советскую Армию!... Не чокаясь!
В зал мигом нахлынула кладбищенская тишина. А Григорий Иванович с каким-то гусарским шиком величественно поднял локоть руки с рюмкой на уровень плеча, сделал резкий кивок головой (как обычно делают офицеры, отдающие честь без головного убора), ловко залил в себя водку и сделал короткое «Ху».
После некоторого замешательства военная публика неуверенно проглотили этот тост.
А в сторону резко поредевшего «президиума» застолья с Млечным путем звезд на погонах уже мчался на поданный ему знак официант, в свободное от основной службы время подрабатывающий стукачом. Генерал-лейтенант что-то стал ему говорить на ухо с таким суровым видом, словно его пухлый бифштекс кто-то начинил гвоздями.
Минут через пять официант попросил меня выйти в курительную комнату и там передал приказ заместителя начальника Генштаба – лично спровадить генерала домой. «Машина у второго подъезда». Я возвратился в зал. Почетный гражданин Смоленска и Воронежа, размахивая тощим мизинцем нежинского огурчика, громко пел: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»... Вдохновенному, но нестройному хору ветеранов без явной охоты помогали молодые полковники, настороженно поглядывая в сторону остатков сановитого «президиума».
Мой генерал жил на Сивцевом Вражке. В его квартире царил холостяцкий бардак, пахло лекарствами и старой кожаной мебелью. Жена генерала лежала в госпитале. Огромный черный кот радостно натирал бока о красные лампасы генерала.
Мы сели на кухне. Хозяин долго вылавливал вилкой юркий зеленый помидор в трехлитровой банке. Узкие полоски подсохшего сыра лежали на тарелке, будто маленькие бледные лыжи.
Затем старый артиллерист с близорукими глазами наливал водку в пузатые рюмки так, что она сочилась через край. «Что-то сбился у меня прицел, - с доброй ухмылкой скрипел он басом, осторожно, будто взеденный минный взрыватель, подвигая рюмку к себе.
Я держал свою рюмку наготове чтобы свести ее с генеральской.
– Ты пей, пей, – сухо сказал мне он, – я все равно с тобой чокаться не буду.
После каждой новой рюмки он слегка закусывал и закуривал очередную сигарету. Я не отставал от него. Он нервно ходил по кухне в густом дыму бородинского поля и в «душу мать» костерил «бездарей, просравших великую армию». И весь его горячий, как вулканическая лава, ветеранский гнев почему-то выплескивался именно на меня, слово я был если не президентом России, то уж министром обороны точно. Я и сяк, и так пытался увести страстного кухонного оратора от опасной предынфарктной темы, но он распалялся с новой силой, - да так, что где-то в соседних квартирах жильцы стали постукивать по батареям отопления. Тут генерал сбавил тон, но не температуру раскаленной обиды. Меня от этой полуночной экзекуции спасла большая цветная фотография в резной рамке, висевшая в холле. На ней Георгий Иванович был снят в военном кителе, на левой части которого пестрел
широченный «блок» орденских планок. Я стал внимательно рассматривать их и спрашивать у вдадельца наград, когда и за что он получал их. Тут он слегка подобрел, но отвечал сухо и кратко:
- Это за Москву... Это за Смоленск и Воронеж... Это за Киев... Это за Варшаву... А вот этот орден - за Берлин...
И все же мой хитрый маневр удался. Своими вьедливыми вопросами о наградах я подогрел пепепел генеральcких воспоминаний о войне. И он мало-помалу прекратил на время свои свирепые словесные артналеты на Горбачева, на Ельцина, на Грачева, на меня. И возвратился на войну.
Он принес на кухню огромную лубочную схему захвата его дивизией плацдарма на Днепре, повесил ее на ручку холодильника и стал читать мне лекцию, то и дело постукивая большой вилкой по стрелам и номерам частей. Где-то за полночь, когда пехотные батальоны уже вырезали фрицев на том берегу Днепра, я заснул и был разбужен негодующим криком:
– Встать! Умыться!
Я умылся холодной водой и лекция продолжилась. Но глаза слипались, и я попросил кофе. После еще одной опустошенной бутылки выяснилось, что генерал был ранен в украинском городишке Барвенково, где я родился.
– Если бы я знал, каких засранцев освобождаю, я бы твой город не брал, – сказал мой лектор, сдирая с себя рубашку. – Вот смотри, во что ты мне обошелся.
Его бок был похож на сильно засохшее копченое мясо.
Уже светало, когда мы расстались. Генерал стоял на балконе в белой майке и курил. Я махнул ему рукой.
Он не ответил.
Он со мной так ни разу и не чокнулся...
***
Вчера я позвонил ветерану-фронтовику Маршалу артиллерии Владимиру Михайловичу Михалкину, чтобы поздравить его с наступающим Днем Победы. Он был в числе тех, кто не дал задохнуться Ленинграду в удавке гитлеровской блокады (часто вспоминаю его рассказ о голоде в окопах, который вынуждал бойцов в лютую стужу и под огнем немцев лазать ночью на «нейтралку», чтобы на бывшем колхозном поле добыть из-под снега кочан мерзлой капусты). В былые годы во время наших разговоров и встреч Маршал со жгучей болью говорил мне о своих переживаниях за состояние Российской армии. А вчера, когда зашла речь об операции в Крыму, о реформе войск при Шойгу, Михалкин часто повторял слова «блестяще» и «молодцы». И мне очень захотелось, чтобы эти слова своего однополчанина услышал суровый генерал из Сивцева Вражка, который уже несколько лет лежит под холодной мраморной плитой на Новодевичьем кладбище…
Комментариев нет:
Отправить комментарий